Тёмная волшебница
UPD: Половина второй трети второй части))))) Дальше буду выкладывать полными третями, клянусь)))) Просто конкретно этот кусок съел больше моих нервов, чем все остальное вместе взятое. Дальше все значительно проще, но у меня закончился отпуск и начался аврал...
В прошлом посте место кончилось, а неполную часть на Фикбук я не понесу. Так что пусть лежит тут.
1/3 второй части
~ 3000 словСамым примечательным в докторе Рэе были его бакенбарды. Они делали и без того широкое лицо совершенно круглым. Комичное зрелище, если бы не узко посаженные льдисто-серые глазки и почти бесцветные губы, сжатые в линию. На вид ему можно было дать все пятьдесят, и только кисти рук выдавали молодость и отсутствие привычки к физическому труду.
В ладонях Рэй неизменно крутил старомодный механический карандаш, которым никуда ничего не записывал. Грифель поблескивал в белом верхнем свете. Рэй задавал общие вопросы. Крозье отвечал односложно и думал о своем.
Едва ли глубокоуважаемый секретариат Адмиралтейства одобрит эту мысль для внесения в программу Академии, но единственный стопроцентный метод проверки доверия в команде — это дилемма заключенного.
Классический пример: одно преступление, двое грабителей, два вектора поведения у каждого и четыре возможных финала. Ты сотрудничаешь или играешь в молчанку. И не знаешь, какой из двух вариантов выберет партнер.
В двадцатом веке социологи додумались увеличить число итераций. Очень полезно для тренировки искина, но слабо соотносится с жизнью и людьми. Жизнь вообще редко упрощает задачи: десяток участников, социальные связи и этические разногласия, моральные травмы и парадокс шантажиста в довесок. Маломощный докосмический искин сгорел бы от натуги, так ничего и не осознав.
В двадцать первом веке вывели три оптимальных многофакторных стратегии. Если упрощать, все они основаны на кооперации или обратной связи.
Но, возвращаясь к доверию, команде и высокочтимым лордам Адмиралтейства: в реальном мире, с учетом всех аспектов, единственный способ не потерять себя — это молчание.
Рэй злился, но изо всех сил демонстрировал благожелательность. Светлые брови почти сходились на переносице. Он все больше говорил сам, как бы невзначай ссылаясь на экспертизу МакКлура. Поначалу Крозье надеялся, что он сорвется и выболтает лишнее. Вскоре стало понятно, доктор просто сменил тактику.
По приблизительным подсчетам выходило, что среди погибших шестьдесят три процента мужчин. Пятьдесят четыре с половиной процента были старше среднего возраста по команде. Все идентифицированные останки свидетельствуют о накоплении токсинов в организме. Тридцать три человека так и не были идентифицированы.
Конференц-зал, отведенный под допросы, был небольшим и совершенно безликим. Овальный стол, кружок крутящихся кожаных стульев, черный обзорный экран и скорее декоративная, чем реально используемая кем-то стопка бумаг в центре.
Крозье вспоминал, как рвало кровью восемнадцатилетнего Янга. Как тонкая, будто тростинка, и почти прозрачная от голода Уилкс в одиночку волокла окоченевшее тело Дэйли. Как скрылся в тумане силуэт Блэнки. Как Бридженс бросил лазарет и растворился в безжизненном свете Сабика.
Люди умирали без всякой статистики и логики. Люди теряли надежду и цель. Многомудрые психологи и эксперты найдут всему объяснение. Подрихтуют, пригладят и причешут историю для потомков.
Лет через сто уже не останется ни Янга, ни Дэйли, ни Уилкс. Сохранится “Потерянная экспедиция Франклина”, фамилии лейтенантов (в скобках, через запятую), два корабля, четыре года, сто двадцать жертв.
Рэй притормозил — видимо, иссякли цифры. Вперил в Крозье выжидательный взгляд. Спросил, вряд ли надеясь на реакцию:
— Неужели у вас нет собственной версии случившегося? Почему, несмотря на ваше тотальное невезение, экспедиция сумела вернуться домой?
Крозье картинно развел руками:
— Однажды Диагора спросили, правда ли, что все спасшиеся в кораблекрушениях молились. Философ ответил: конечно, но мы ничего не знаем о погибших!
Рэй среагировал моментально:
— Систематическая ошибка выжившего?
— В нашем случае, ошибка в том, что мы выжили, доктор.
Мысль, что все сказанное войдет в отчеты, протоколы и материалы следствия, стояла как кость поперек горла. Царапала фантомным зудом, не давая говорить.
Карандаш в пальцах Рэя описал изящную восьмерку. Потом еще одну, и еще. В задумчиво прищуренных глазах мелькнуло тщательно скрываемое раздражение:
— Смещение — называйте, как угодно! Но для того, чтобы делать поправку на выжившего, нам необходимо понять, как вы уцелели.
Новые экспедиции отправятся к далеким звездам. Данные от Джона Франклина — залог их успеха. Ключ к пониманию былых неудач Адмиралтейства и бесценный опыт будущим астронавтам.
Крозье невольно поморщился:
— Вы напутали не с термином, а с классификацией. Сто двадцать трупов — сомнительное свидетельство успеха.
— Хотите сказать, ваш случай не вписывается в статистику?
— Хочу сказать, для статистики мы все погибли.
Рэй непонимающе нахмурился, пытаясь определить градус сарказма собеседника. Не преуспел, судя по ускорившемуся кружению карандаша. Его бы моторику — и в мерзлую тундру, добывать огонь трением отсыревшей древесины.
— Возможно вы удивитесь, капитан, но ваше мнение расходится с общественным, — в голосе Рэя явственно звучала ирония. — Вас ждут. И вас встретят как героев.
Из предварительного отчета доктора Джона Рэя по делу экспедиции Джона Франклина.
Фрагмент интервью Ч. Дж. Осмера (уоррент-офицер, “Эребус”).
Поймите меня правильно, я не перекладываю вину.
Все мои друзья погибли. Все матросы, которые были у меня в подчинении. Все, с кем я вообще взаимодействовал за время экспедиции. Ни одного не осталось. Я выжил — это случайность. Но за погибших кто-то должен ответить.
Кому отвечать, если не руководству?
Сэр Джон Франклин, наш командир. (Тут не сработает принцип “о мертвых только хорошее”.) Это не моя сфера ответственности, но разве не старший офицер определяет маршрут? Разве не старший офицер принимает решение о заходе на орбиту или посадке? Разве не старший офицер дает команду на взлет, не завершив проверку всех систем судна?
Наша кротовая нора попадала под “обстрел” Этрии — общеизвестно. Орбита Баффиновой Земли играла против нас. Остаться на планете на несколько месяцев, пережидая электро-магнитную бурю, или взлететь и рвануть прямо в нору — это рисковый выбор. Но эти риски принимает на себя капитан. Он отдает приказ, и от него зависит жизнь каждого матроса и офицера.
Но не будем углубляться. Командир не может уничтожить экспедицию в одиночку. За Франклином стоят его заместители.
Наш первый помощник, коммандер Джеймс Фитцджеймс… Вы ведь в курсе, что он — как это сказать-то? — естественный? Натуральный? Немодифицированный? Он не подвергался генной корректировке. Совсем, можете вообразить?
У моей семьи тоже не хватило средств на полное сканирование, но иммунитет к гриппу у меня вшит, психопрофиль стабилен и зрение — “единица”.
А этот человек — человек докосмической эпохи! — принял на себя командование исследовательским судном. Я не генотипист и не принижаю ничьи способности. Но в итоге коммандер сам поставил себя в один ряд с матросами.
На финальном этапе пути он полностью переложил все принципиальные решения на капитана Крозье, и возился с полдюжиной рядовых, как младший уоррент-офицер.
И значит, пока Джон Франклин был у руля, его первый помощник просто принимал все его (спорные) приказы на веру. Первый помощник принимал, а заместитель — игнорировал.
Капитан Крозье: я почти не пересекался с ним до формирования нашего последнего отряда. Поговаривали, он пил — не знаю. Поговаривали даже, будто прошел абстиненцию — слабо вероятно, но пробы крови я бы взял.
Но вот что действительно требует разбирательства — так это его разногласия с сэром Джоном. Я невольно стал свидетелем приватной беседы на повышенных тонах (не подслушивал, ни в коем случае). Не буду вдаваться в подробности, но конфликт в руководящем трио и без того на лицо.
И этим людям мы доверили свои жизни...
Ах да, чуть не забыл. Капитан Крозье ведь родом с Бэмбриджа. Я отдаю себе отчет в том, что у нас мирный альянс с аборигенами (простите, первыми колонизаторами), и я не хочу показаться нацистом. Но тем не менее: Бэмбридж лично для меня попахивает саботажем. Буду рад ошибиться, но все же.
Однако, есть человек, который вне всяких сомнений и без каких-либо разбирательств ответит перед судом за гибель людей. Я обслуживал синтезаторы, с самого старта — синтезаторы производства Стивена Голднера. И, основываясь на собственном опыте, заявляю: производственный брак в пищевой промышленности — это неслыханно.
Я не могу объяснить, в чем там проблема — не хватает квалификации. Мы разобрали эти штуковины по винтикам и не нашли ничего. Может, ошибка в нагревательном модуле. Или в составе концентрата. Мы проводили тесты, правда, не в лаборатории, а уже потом. Сам концентрат, до обработки, не был токсичен.
Вилли, мой помощник, предполагал, что яд образуется при облучении лазером. Может, так оно и было. Может, если бы нас предупредили о чем-то подобном заранее…
Вилли ведь тоже погиб! Умер от пневмонии. Токсины, ослабление иммунитета, переохлаждение.
Сколько у меня таких историй? Двадцать три. Семнадцать на “Эребусе”, шесть на “Терроре”. Не считая...
А, впрочем, это все равно будет в отчетах. Я уверен, тела найдут, проведут экспертизу, определят диагноз каждому. И за каждый диагноз, за каждую жизнь, есть ответчик.
Франклин или Крозье, Фитцджеймс или остальные лейтенанты, Голднер или поставщики продукции… Я хочу, нет, требую — я вижу за собой моральное право требовать: я требую наказать виновных.
В космосе отвыкаешь от запахов. Они есть, безусловно, куда ж без них, но уже в первые дни экспедиции обоняние как будто перестраивается. В коридорах висит неистребимый аромат антисептика, постель пахнет какой-то универсальной безликой отдушкой. Капитанский мостик, если закрыть глаза, ощущается прохладным и металлическим. Еда, даже несинтезированная, неизбежно отдает пластиком.
Оттенки смешиваются, накладываются один на другой, сливаются во что-то неделимое, привычное и родное. Мозг отфильтровывает унифицированный, неживой привкус корабля. И, стоит ступить на землю, бьет тревогу под напором слишком ярких и слишком живых впечатлений.
Космодром пах разогретым на солнце бетоном, бензином, пылью и соленым морским ветром.
Орбитальный шаттл Энтерпрайз приземлился у грузовых терминалов, и теперь дожидался буксировки к пассажирскому. Трап-рампу опустили, едва челнок коснулся летного поля. Солнечные лучи, пробивающиеся сквозь затемненные иллюминаторы, лежали на спинках сидений алым геометрическим узором.
В хвосте салона, у люка, возбужденно переговаривались офицеры Росса — их ждала увольнительная. Фитцджеймс сидел неподвижно глядя перед собой и пытался переварить информацию о подготовленной прямо тут, на космодроме пресс-конференции.
Верхняя кнопка новенького кителя постоянно расстегивалась. Крозье рассеянно защелкнул несговорчивую фурнитуру и негромко пожаловался:
— Лейтенант Ченг чуть не выдала мне адмиральские нарукавные знаки.
— Из запасов сэра Джеймса Росса? — ядовито поинтересовался Фитцджеймс. — Он уже готовится к повышению?
— Зря вы так, Джеймс. Они оба постарались, чтобы привести нас в презентабельный вид.
Фитцджеймс выдавил из себя подобие улыбки:
— Пять лет назад я бы полжизни отдал за такой пиар.
— В каком-то смысле так и вышло…
Крозье замялся, понимая, что сказал лишнее. Фитцджеймс снова закаменел.
По громкой связи пилот объявил, что буксировка отменяется и за пассажирами выслано два электробуса. Сзади радостно загалдели. Над спинкой переднего сидения мелькнула рыжая макушка Вильямса.
Фитцджеймс завозился, отцепляя ремни безопасности. Бросил, как будто ни к кому не обращаясь:
— Мой китель больше меня на размер. Ваш тоже. У Ферье рубашка как с чужого плеча. На Уилкс нацепили мужской мундир. На Осмера, судя по вытачкам — женский.
— Зато сразу понятно, что мы голодали, — пожал плечами Крозье.
— Бродячий цирк имени Джона Франклина.
— Улыбайтесь, Джеймс, — кнопка на лацкане опять отщелкнулась. — Не портите людям праздник.
Крозье боялся, что соберутся родные погибших.
Понимал умом, что семьи экипажа разбросаны по двум десяткам планет Сегарской империи, помнил про контракты, риски, страховые выплаты и пенсии. Но в глубине души ожидал родственников — надеющихся, скорбящих и проклинающих. И, опуская веки, как наяву видел воображаемых братьев и сестер, супругов, родителей и детей каждого энсина и матроса.
В воображении родство угадывалось по чертам лица, копии мертвых множились, заполняя собой весь зал прилета. Рыдали, высматривали кого-то и призывали кары небесные на голову капитана.
На деле, выживших просто снимали: фото и видео, с разных ракурсов, “посмотрите сюда, капитан”, “обернитесь, пожалуйста”.
Росс лавировал меж вспышек и объективов, ведя за собой растерянную цепочку подопечных. Ченг замыкала шествие. На узкой трибуне рядком стояли девять стульев и две дюжины микрофонов. Росс почти прокричал на ухо:
— Ни на что не отвечай, — и отступил за сцену.
В специально отведенную для встречи комнату отдыха набилась почти сотня человек. Первые ряды сидели на полу. Те, кому достались кресла, нетерпеливо ерзали. Над их плечами нависали отставшие. Голоса сливались в оглушительный галдеж, лица — в обещанную Россом массу и толпу.
“Кто виноват в задержке спасательной миссии?”
“Что вам известно о махинациях с тендером на пищевые синтезаторы?”
“Прокомментируйте сообщения о каннибализме”.
“Вы подтверждаете заявление Адмиралтейства о выплатах семьям пострадавших?”
“Правда ли, что произошла диверсия?”
Крозье повернул голову — ажиотаж нарастал. Восемь пар глаз неподвижно смотрели в зал. Плечи расправлены. Губы сжаты в линию.
Молодая девушка с миниатюрным диктофоном проскользнула вперед. Зеленая туника со свободными рукавами, узкая юбка до колена, каблуки. Первый гражданский костюм за четыре года, машинально отметил Крозье. Мода, наверное, изменилась: София носила платья в обтяжку и в жару прикрывала колени.
— Что вы скажете родным и друзьям погибших? — звонкий окрик на секунду перекрыл общий гвалт.
Фитцджеймс подался вперед, Крозье привычно придержал его за запястье.
“Вы планируете судиться с Адмиралтейством?”
“Кто виновен в гибели сэра Джона?”
“Когда будут рассекречены данные экспертизы?”
За спинами журналистов неслышно отъехала дверь, пропуская шестерых мужчин в форме службы безопасности космопорта.
Крозье торопливо встал. В воцарившейся неразберихе его слов никто не слышал. Он неловко поправил китель и ответил той первой, в зеленом:
— Я скажу, что сожалею. Это ничего не изменит и никого не вернет.
Реабилитационный центр для ветеранов Военно-Космического Флота находился на закрытой, охраняемой территории. То, что подавалось в СМИ как тюрьма, по факту являлось убежищем от прессы.
То, что толпа журналистов восприняла как похищение сенсации, стало для отряда Крозье отступлением с последующей эвакуацией в тыл. Как бы ни ошибалось Адмиралтейство в прошлом, и что бы ни готовило на будущее, здесь и сейчас оно о своих людях позаботилось.
— Патовая ситуация, — сказал Фитцджеймс.
Грузовой флаер с эмблемой реабилитационного центра несся над западным полукольцом Сити. Девять пассажиров тряслись на откидных сиденьях вдоль стен.
— Мы защищены контрактом, — внезапно начал Осмер. Наклонился вперед, практически повисая на ремнях безопасности, заговорил быстро и настойчиво: — Младшие офицеры и матросы могут предъявить Флоту куда больше, чем Флот — нам.
— Мы помним, — устало отмахнулась Уилкс. Свой парадный китель она стянула, едва покинув конференц-зал. И теперь он бордовым пятном стекал с ее коленей в проход.
Крозье прикрыл глаза и запрокинул голову, отстраняясь от общей беседы. Капитанское негласное “я не слушаю” приравнивалось к команде “вольно”. Судя по тому, что вскоре заговорили и матросы, Фитцджеймс тоже “покинул мостик”.
— По контракту, — снова завел шарманку Осмер, — Адмиралтейство отвечает за контрактников и перед ними. Перед всеми, кроме старших офицеров.
Вклинилась Кенли (странно, что вообще подала голос, встреча с прессой ее напугала). Она говорила тихо и неразборчиво: о том, что долг энсинов и матросов — отстоять честь своих офицеров. Это звучало так возвышенно и наивно, что Крозье невольно задумался, верит ли она в свою справедливость или просто влюблена в Фитцджеймса.
К ней подключились Вильямс и обычно молчащий Данн.
От рассуждений о нравственности и благородстве как-то незаметно перешли к родным с друзьями. К Ферье с Сэйнт-Монанс летела невеста. Уилкс запретила родителям бросать ферму. Вильямс во второй раз стал дядей. А Осмер готовился нянчить внучатого племянника.
Фитцджеймс подвинулся, устраиваясь удобнее — привалился к плечу Крозье теплым боком.
Прохладный пластик гудел под затылком. Нынешнее положение представлялось не патом, а круговой порукой. Под нажимом масс-медиа Адмиралтейство не тронет контрактников. Благодарный экипаж спасет своих капитанов. Капитаны повязаны с Адмиралтейством, потому что факт мятежа на военном судне утянет всех причастных ко дну.
Флаер заложил крутой вираж, снижаясь. Одобрительно хмыкнул Фитцджеймс. В той, прошлой жизни, он просто обязан был водить что-то скоростное, гонять в диких ущельях и лихачить в городах, распугивая законопослушных граждан.
Крозье хотел спросить, но не успел — по корпусу прошуршало чем-то легким. Машина плавно сбавила ход. Двигатель затих, переходя на холостые обороты. В иллюминатор под потолком ткнулась ветка: зеленая, с иголками и увесистой круглой шишкой.
Деревья обступали посадочную площадку со всех сторон. Между голых сосновых стволов проглядывали одинаковые корпуса: панорамные окна бликовали на солнце, панели батарей громоздились на крышах.
Сосны тянулись к небу, фиолетовая кора у корней сменялась золотистыми чешуйками выше. От терпкого, почти осязаемого аромата смолы кружилась голова и слезились глаза.
За спиной потрясенно прошептали:
— Только вообразите, какой можно сложить костер…
Крозье обернулся, убеждаясь: Кенли.
— А из хвои отвар делают, — мечтательно протянул Вильямс. — Полезный.
— А в шишках орехи, да? — Ферье.
— Орехи в каштанах, — Уилкс.
— И в кедре, — опять Вильямс.
— По вашей команде, — бросил Крозье и зашагал вперед.
Фитцджеймс привычно отозвался:
— Выступаем.
Крозье проснулся посреди ночи. В незашторенное панорамное окно светили два стареющих желтых месяца — как будто гигантская кошка выглянула из облаков проведать гостей.
Госпиталь и процедурные располагались россыпью куполов в центре базы. Пешеходные дорожки в той части были вымощены цветными шестиугольниками, на клумбах во всю цвели разлапистые кактусы с мягкими колючками и приторным ароматом. Весь этот оазис опоясывала невзрачная дорожка для электрокаров, за которой без всякого перехода начинался сосновый бор.
Полтора века назад вспыхнуло повальное увлечение локальным декоративным терраформированием. На северных плоскогорьях единственного континента Бэмбриджа пасечные поля нарядились каймой агавки. Фермеры побогаче закупали модифицированные лианы для своих альпийских лугов. В экваториальной саванне Гринвича между двух био-химических заводов раскинулся хвойный лес. Прижился, что удивительно. И теперь перешел в статус природного заповедника.
Военная база здесь, на океанском побережье, появилась с первыми колонистами. Столицу отнесли вглубь континента. Неспокойное море и сезонные шторма не позволили разрастись курортному району. Адмиралтейство перебросило основные части и Академию на север, в Гринхайт, а в пригревшемся посреди пустыни сосняке организовало реабилитационный центр.
Жилые корпуса — однотипные апартаменты на несколько десятков человек — были разбросаны по разным секторам. Половина пустовала, несмотря на высокий сезон, постояльцы прочих стремились к общению не больше, чем сосланный сюда отряд Крозье.
Правая луна зацепилась за разлапистую ветку. Левая — спряталась за облако. Прямо по центру в зияющей прорехе облаков висела размазанная запятая кометы под раскинутыми в вечном полете крыльями Лебедя.
Сон никак не приходил. Мутная взвесь мыслей, недосказанных слов и несделанных дел плескалась где-то там в звездной бездне. Небесный атлас с серыми кляксами туч звал к себе обрывками “Иллиады”.
Зевс в обличье лебедя, прекрасная Леда, Елена Троянская и ахейские корабли толпились в мозгу, не желая возвращаться в царство Морфея.
А, может, это Морфей бросил пост, собрал пожитки, достал из чехла пару черных крыльев и рванул на сверхсветовой за край мира, куда не доходит свет ни одного солнца. У его отца там ферма, и там чудак проводит увольнительные. Там за большим столом собирается все семейство, там пьет за здоровье беспутного внука мрачный Эребус.
А у “Террора” нет ни божества, ни звезды. “Террор” бороздит космический простор невидимой тенью. Он затерялся в безвестности и безвременье, и там в безвременье ждет своего капитана.
Управляющая панель у двери показывала без четверти час. Наручный комм прожужжал бесполезные корабельные склянки: на орбите гамма-смена Энтерпрайз заступила на вторую вахту.
На земле время идет иначе, чем в космосе. Это не фигура речи: чтобы сохранить двадцать четыре часа в сутках в зависимости от скорости вращения планеты меняется длительность секунды. Тут, на Гринвиче секунды ползут, на Баффиновой Земле — наоборот, несутся. Сутки Гринвича в переводе на судовое время вмещают почти тридцать часов, годовое обращение вокруг Заурака — четыреста восемь удлиненных суток.
Под меткой времени тускло светилась дата: 34 апреля. Четыре с лишком звездных года уложились в неполных три земных.
Растянутые земные секунды складывались в часы. Черная ветка стряхнула пухлый месяц, и тот укатился в море. Время расплющилось, растянулось, замедлилось до неприличия. Остановилось, готовясь дать задний ход.
Крозье подумал, что нужно вернуть его на прежний курс. Догнать и предупредить прямо сейчас об отклонении от маршрута. Он прокрутил в голове, как встает с кровати и шнурует ботинки, как идет по коридору, отсчитывая шаги до соседнего номера. Как предупреждает неясно кого и неясно о чем. Повторил с начала и на середине второго круга наконец заснул.
1100 словПервый гироскоп, который попадает в руки ребенку, — это юла. В старших классах на факультативе по пространственной геометрии можно ради интереса собрать полноценную трехосную модель. Но когда тебе пять лет, закон сохранения момента импульса упрощается до единственной плоскости.
Движение и точка опоры — вот и весь принцип. Универсальная формула, если вдуматься.
Джон Франклин был точкой опоры волчка. Точкой равновесия непредсказуемой и нестабильной системы. Сейчас сложно сказать, чья в том вина, но Джон Франклин был единственной осью там, где для нормального функционирования прибора требуется три.
И проблема не в деспотизме командира, и не в нежелании его заместителей подхватить эстафету. Проблема в том, что, лишившись степеней свободы, гироскоп становится юлой. А, лишившись точки опоры, юла неизбежно падает.
В конечном счете речь не о личных или профессиональных качествах сэра Джона (если на чистоту, Крозье невысокого мнения и о тех, и о других). Речь о том, что для своего экипажа он стал краеугольным камнем миссии. Он не оставил себе права на ошибку, и тем более — права на смерть.
Экспедицию уничтожили не ошибочные расчеты, не магнитная буря на Этрии и не дефект синтезаторов. Экспедиция погибла в тот момент, когда Джон Франклин оставил свой пост.
Мысль об уклонении от встречи с вдовой командира отдавала даже не малодушием — трусостью. Трусом Крозье не был. Но и способности принести соболезнования в себе не чувствовал. Дежурные фразы, приличествующие ситуации, казались неуместными, откровенность — жестокой, неискренняя скорбь — бесчестной. Крозье кидался от одного варианта к другому, и не находил правильного.
Леди Франклин назначила свой визит на десять утра.
Крозье встал в четыре: привел себя в порядок, обошел базу по освещенному периметру, обследовал бассейн и круглосуточный буфет, встретил поочередно Данна, Кенли и Армитаж, обсудил с каждым трудности адаптации и временной стыковки с планетой. В серых отсветах занимающегося рассвета отыскал тропинку к побережью.
На гребне дюн, в зарослях осоки отыскался Фитцджеймс. Он задумчиво перебирал серебристые стебли, смотрел на воду и не говорил об акклиматизации.
Крозье примостился рядом, на песке: ботинки разъезжались, трава кололась даже через одежду. Он раздраженно дернул ткнувшийся в ладонь кустик — тот не поддался, зато оцарапал острой кромкой пальцы.
Фитцджеймс молча протянул распечатанную пачку салфеток. Неловко убрал с лица волосы, вперил взгляд в розовую солнечную полосу на горизонте. Сказал:
— На нашей совести, Фрэнсис, сто двадцать душ.
— Каждый из них заслужил панихиду, — кивнул Крозье и наконец успокоился.
Заурак вынырнул из океана как будто рывком. Только что прятался в дымке над кромкой воды — а потом без перехода проявился почти на половину. Ветер трепал осоку, та мелодично звенела. Неторопливые и вальяжные, текли секунды до назначенной встречи.
— Сэр Джон был прекрасным лидером, отзывчивым, жизнелюбивым и целеустремленным человеком. Для нас он останется символом веры в успех и надежды на лучшее. Сэр Джон вел за собой и заражал своим оптимизмом...
Леди Джейн сканировала Фитцджеймса взглядом.
София так же сосредоточенно и неотрывно смотрела в сторону. Ее присутствие усложняло и без того непростую ситуацию. Собственное недоумение от вожделенной встречи отзывалось в груди Крозье глухим раздражением.
— … Для нашей экспедиции сэр Джон стал альфой и омегой. С его гибелью мы все как будто лишились стержня, потеряли цель и смысл миссии...
Комната отдыха отведенного экипажу корпуса выходила окнами на запад. Сосновые стволы тянулись ввысь, на поляне перед главным входом неслышно плевались водой спринглеры.
Среднего размера зал вмещал в себя библиотеку и бильярдную. Бумажные издания в одинаковых серых переплетах громоздились на ассиметричных настенных полках и низких тумбах у панорамных стекол. Судя по виду, их никто не читал. Единственный кий на широком стенде тоже пылился без дела. Светлые матовые стены и контрастный пол делали помещение дорогим и неприкаянным, как вся база.
Лицо леди Джейн, покрасневшее и лупоглазое, выражало четко отмеренную долю скорби. Не наигранную, но и не живую. Под театральной маской трагедии боль шла рука об руку с ее демонстрацией.
Фитцджеймс говорил просто и искренне. И обращался он не к леди Джейн, а куда-то внутрь себя, к ста двадцати мертвецам — неупокоенным, неотмщенным, непрощенным и неотпетым. Фитцджеймс прощался. Провожал в последний путь — не их, и даже не Франклина, а погибшего на Баффиновой Земле прошлого себя.
Крозье поднялся с кресла и отшатнулся к окну. В голосе Фитцджеймса звенело эхо былого восхищения, надежда, вера и тоска по утерянному.
Молодой, самовлюбленный коммандер был благополучен и… счастлив? Он сумел пронести себя сквозь тяготы военной службы цельным и самодостаточным. Хранил веру в свои ориентиры, стремился вперед. Без колебаний прокладывал курс, и никогда не отклонялся от цели.
Тот, кто занял его место, не “повзрослел” и не “поумнел”. Он похоронил себя вместе с командиром, кораблем и экипажем. И теперь собирает нового себя из осколков.
— Спасибо вам, Джеймс, — вздохнула леди Джейн. Все та же выверенная доза сострадания резанула по нервам.
— Чем мы можем помочь? — спросил Крозье.
София за все время встречи не проронила ни слова, и это могло означать что угодно.
— Я буду откровенна с вами, господа, — леди Джейн улыбнулась одними губами, мимические морщины ее старили. — Единственное, что мы можем сделать сейчас, — это сохранить доброе имя сэра Джона Франклина.
— Вы отдаете себе отчет в том, что все слухи об экспедиции — правда? — для обычной ироничности Фитцджеймса вопрос прозвучал слишком обреченно.
— Вы про враждебную негуманоидную цивилизацию или про спровоцированный токсинами всплеск сексуального насилия? — насмешливо парировала леди Джейн, непринужденным жестом расправляя юбку на коленях. Темно-синюю с геометрическим орнаментом — до середины голени, по последней моде, видимо. Улыбка заледенела на бледных губах.
Во взгляде Фитцджеймса мелькнула неуверенность:
— В каждой шутке, леди Джейн…
— В таком случае, коммандер, сохранить доброе имя Джона Франклина — наш общий долг.
Крозье с трудом подавил усмешку, Фитцджеймс недобро прищурился. София наконец подняла голову. Ее платье было не новым и черным, в глазах стояла печаль. Под сердцем зашевелилась казалось забытая нежность.
— Я поклялся защищать сэра Джона, и не сдержал клятву, — на леди Джейн Крозье не смотрел.
— Мы сделаем все, что в наших силах, чтобы защитить его имя, — эхом отозвался Фитцджеймс.
Леди Джейн сдержанно кивнула. Губы Софии дрогнули. Она и раньше улыбалась так — меланхолично и безучастно. Траур был ей к лицу. В ее спокойную отрешенность так легко и гармонично вписывались брошенные невзначай взгляды, сказанные не всерьез слова, нечаянные прикосновения и мимолетные улыбки. Вся та мишура, которая казалась раньше жизненно необходимой.
София грациозно поднялась с кресла, шагнув навстречу:
— Вы не должны себя винить, Фрэнсис. Я благодарна судьбе за то, что вы вернулись невредимым.
Крозье нервно поправил ворот кителя. Чертова кнопка опять отстегнулась. В висках стучало холодное и злое: “Снисходительная жалость к молодому и глупому прошлому нужна не Фитцджеймсу. Он движется вперед. Ты — даже не осознаешь точки излома.”
Леди Джейн сложила руки на коленях. Если бы в заброшенной библиотеке подавали чай, сейчас был самый подходящий момент, чтобы прятать одобрительную ухмылку в чашке.
Или чтоб сердито греметь фарфором, привлекая к себе внимание — Фитцджеймс вытянулся по струнке, пальцы, сжатые на подлокотниках, побелели.
Крозье, ощущая себя идиотом, протянул руку и коротко пожал теплую ладонь. Машинально отметил: долгожданное воссоединение. Ура.
В прошлом посте место кончилось, а неполную часть на Фикбук я не понесу. Так что пусть лежит тут.
1/3 второй части
~ 3000 словСамым примечательным в докторе Рэе были его бакенбарды. Они делали и без того широкое лицо совершенно круглым. Комичное зрелище, если бы не узко посаженные льдисто-серые глазки и почти бесцветные губы, сжатые в линию. На вид ему можно было дать все пятьдесят, и только кисти рук выдавали молодость и отсутствие привычки к физическому труду.
В ладонях Рэй неизменно крутил старомодный механический карандаш, которым никуда ничего не записывал. Грифель поблескивал в белом верхнем свете. Рэй задавал общие вопросы. Крозье отвечал односложно и думал о своем.
Едва ли глубокоуважаемый секретариат Адмиралтейства одобрит эту мысль для внесения в программу Академии, но единственный стопроцентный метод проверки доверия в команде — это дилемма заключенного.
Классический пример: одно преступление, двое грабителей, два вектора поведения у каждого и четыре возможных финала. Ты сотрудничаешь или играешь в молчанку. И не знаешь, какой из двух вариантов выберет партнер.
В двадцатом веке социологи додумались увеличить число итераций. Очень полезно для тренировки искина, но слабо соотносится с жизнью и людьми. Жизнь вообще редко упрощает задачи: десяток участников, социальные связи и этические разногласия, моральные травмы и парадокс шантажиста в довесок. Маломощный докосмический искин сгорел бы от натуги, так ничего и не осознав.
В двадцать первом веке вывели три оптимальных многофакторных стратегии. Если упрощать, все они основаны на кооперации или обратной связи.
Но, возвращаясь к доверию, команде и высокочтимым лордам Адмиралтейства: в реальном мире, с учетом всех аспектов, единственный способ не потерять себя — это молчание.
Рэй злился, но изо всех сил демонстрировал благожелательность. Светлые брови почти сходились на переносице. Он все больше говорил сам, как бы невзначай ссылаясь на экспертизу МакКлура. Поначалу Крозье надеялся, что он сорвется и выболтает лишнее. Вскоре стало понятно, доктор просто сменил тактику.
По приблизительным подсчетам выходило, что среди погибших шестьдесят три процента мужчин. Пятьдесят четыре с половиной процента были старше среднего возраста по команде. Все идентифицированные останки свидетельствуют о накоплении токсинов в организме. Тридцать три человека так и не были идентифицированы.
Конференц-зал, отведенный под допросы, был небольшим и совершенно безликим. Овальный стол, кружок крутящихся кожаных стульев, черный обзорный экран и скорее декоративная, чем реально используемая кем-то стопка бумаг в центре.
Крозье вспоминал, как рвало кровью восемнадцатилетнего Янга. Как тонкая, будто тростинка, и почти прозрачная от голода Уилкс в одиночку волокла окоченевшее тело Дэйли. Как скрылся в тумане силуэт Блэнки. Как Бридженс бросил лазарет и растворился в безжизненном свете Сабика.
Люди умирали без всякой статистики и логики. Люди теряли надежду и цель. Многомудрые психологи и эксперты найдут всему объяснение. Подрихтуют, пригладят и причешут историю для потомков.
Лет через сто уже не останется ни Янга, ни Дэйли, ни Уилкс. Сохранится “Потерянная экспедиция Франклина”, фамилии лейтенантов (в скобках, через запятую), два корабля, четыре года, сто двадцать жертв.
Рэй притормозил — видимо, иссякли цифры. Вперил в Крозье выжидательный взгляд. Спросил, вряд ли надеясь на реакцию:
— Неужели у вас нет собственной версии случившегося? Почему, несмотря на ваше тотальное невезение, экспедиция сумела вернуться домой?
Крозье картинно развел руками:
— Однажды Диагора спросили, правда ли, что все спасшиеся в кораблекрушениях молились. Философ ответил: конечно, но мы ничего не знаем о погибших!
Рэй среагировал моментально:
— Систематическая ошибка выжившего?
— В нашем случае, ошибка в том, что мы выжили, доктор.
Мысль, что все сказанное войдет в отчеты, протоколы и материалы следствия, стояла как кость поперек горла. Царапала фантомным зудом, не давая говорить.
Карандаш в пальцах Рэя описал изящную восьмерку. Потом еще одну, и еще. В задумчиво прищуренных глазах мелькнуло тщательно скрываемое раздражение:
— Смещение — называйте, как угодно! Но для того, чтобы делать поправку на выжившего, нам необходимо понять, как вы уцелели.
Новые экспедиции отправятся к далеким звездам. Данные от Джона Франклина — залог их успеха. Ключ к пониманию былых неудач Адмиралтейства и бесценный опыт будущим астронавтам.
Крозье невольно поморщился:
— Вы напутали не с термином, а с классификацией. Сто двадцать трупов — сомнительное свидетельство успеха.
— Хотите сказать, ваш случай не вписывается в статистику?
— Хочу сказать, для статистики мы все погибли.
Рэй непонимающе нахмурился, пытаясь определить градус сарказма собеседника. Не преуспел, судя по ускорившемуся кружению карандаша. Его бы моторику — и в мерзлую тундру, добывать огонь трением отсыревшей древесины.
— Возможно вы удивитесь, капитан, но ваше мнение расходится с общественным, — в голосе Рэя явственно звучала ирония. — Вас ждут. И вас встретят как героев.
______________________________
Из предварительного отчета доктора Джона Рэя по делу экспедиции Джона Франклина.
Фрагмент интервью Ч. Дж. Осмера (уоррент-офицер, “Эребус”).
Поймите меня правильно, я не перекладываю вину.
Все мои друзья погибли. Все матросы, которые были у меня в подчинении. Все, с кем я вообще взаимодействовал за время экспедиции. Ни одного не осталось. Я выжил — это случайность. Но за погибших кто-то должен ответить.
Кому отвечать, если не руководству?
Сэр Джон Франклин, наш командир. (Тут не сработает принцип “о мертвых только хорошее”.) Это не моя сфера ответственности, но разве не старший офицер определяет маршрут? Разве не старший офицер принимает решение о заходе на орбиту или посадке? Разве не старший офицер дает команду на взлет, не завершив проверку всех систем судна?
Наша кротовая нора попадала под “обстрел” Этрии — общеизвестно. Орбита Баффиновой Земли играла против нас. Остаться на планете на несколько месяцев, пережидая электро-магнитную бурю, или взлететь и рвануть прямо в нору — это рисковый выбор. Но эти риски принимает на себя капитан. Он отдает приказ, и от него зависит жизнь каждого матроса и офицера.
Но не будем углубляться. Командир не может уничтожить экспедицию в одиночку. За Франклином стоят его заместители.
Наш первый помощник, коммандер Джеймс Фитцджеймс… Вы ведь в курсе, что он — как это сказать-то? — естественный? Натуральный? Немодифицированный? Он не подвергался генной корректировке. Совсем, можете вообразить?
У моей семьи тоже не хватило средств на полное сканирование, но иммунитет к гриппу у меня вшит, психопрофиль стабилен и зрение — “единица”.
А этот человек — человек докосмической эпохи! — принял на себя командование исследовательским судном. Я не генотипист и не принижаю ничьи способности. Но в итоге коммандер сам поставил себя в один ряд с матросами.
На финальном этапе пути он полностью переложил все принципиальные решения на капитана Крозье, и возился с полдюжиной рядовых, как младший уоррент-офицер.
И значит, пока Джон Франклин был у руля, его первый помощник просто принимал все его (спорные) приказы на веру. Первый помощник принимал, а заместитель — игнорировал.
Капитан Крозье: я почти не пересекался с ним до формирования нашего последнего отряда. Поговаривали, он пил — не знаю. Поговаривали даже, будто прошел абстиненцию — слабо вероятно, но пробы крови я бы взял.
Но вот что действительно требует разбирательства — так это его разногласия с сэром Джоном. Я невольно стал свидетелем приватной беседы на повышенных тонах (не подслушивал, ни в коем случае). Не буду вдаваться в подробности, но конфликт в руководящем трио и без того на лицо.
И этим людям мы доверили свои жизни...
Ах да, чуть не забыл. Капитан Крозье ведь родом с Бэмбриджа. Я отдаю себе отчет в том, что у нас мирный альянс с аборигенами (простите, первыми колонизаторами), и я не хочу показаться нацистом. Но тем не менее: Бэмбридж лично для меня попахивает саботажем. Буду рад ошибиться, но все же.
Однако, есть человек, который вне всяких сомнений и без каких-либо разбирательств ответит перед судом за гибель людей. Я обслуживал синтезаторы, с самого старта — синтезаторы производства Стивена Голднера. И, основываясь на собственном опыте, заявляю: производственный брак в пищевой промышленности — это неслыханно.
Я не могу объяснить, в чем там проблема — не хватает квалификации. Мы разобрали эти штуковины по винтикам и не нашли ничего. Может, ошибка в нагревательном модуле. Или в составе концентрата. Мы проводили тесты, правда, не в лаборатории, а уже потом. Сам концентрат, до обработки, не был токсичен.
Вилли, мой помощник, предполагал, что яд образуется при облучении лазером. Может, так оно и было. Может, если бы нас предупредили о чем-то подобном заранее…
Вилли ведь тоже погиб! Умер от пневмонии. Токсины, ослабление иммунитета, переохлаждение.
Сколько у меня таких историй? Двадцать три. Семнадцать на “Эребусе”, шесть на “Терроре”. Не считая...
А, впрочем, это все равно будет в отчетах. Я уверен, тела найдут, проведут экспертизу, определят диагноз каждому. И за каждый диагноз, за каждую жизнь, есть ответчик.
Франклин или Крозье, Фитцджеймс или остальные лейтенанты, Голднер или поставщики продукции… Я хочу, нет, требую — я вижу за собой моральное право требовать: я требую наказать виновных.
______________________________
В космосе отвыкаешь от запахов. Они есть, безусловно, куда ж без них, но уже в первые дни экспедиции обоняние как будто перестраивается. В коридорах висит неистребимый аромат антисептика, постель пахнет какой-то универсальной безликой отдушкой. Капитанский мостик, если закрыть глаза, ощущается прохладным и металлическим. Еда, даже несинтезированная, неизбежно отдает пластиком.
Оттенки смешиваются, накладываются один на другой, сливаются во что-то неделимое, привычное и родное. Мозг отфильтровывает унифицированный, неживой привкус корабля. И, стоит ступить на землю, бьет тревогу под напором слишком ярких и слишком живых впечатлений.
Космодром пах разогретым на солнце бетоном, бензином, пылью и соленым морским ветром.
Орбитальный шаттл Энтерпрайз приземлился у грузовых терминалов, и теперь дожидался буксировки к пассажирскому. Трап-рампу опустили, едва челнок коснулся летного поля. Солнечные лучи, пробивающиеся сквозь затемненные иллюминаторы, лежали на спинках сидений алым геометрическим узором.
В хвосте салона, у люка, возбужденно переговаривались офицеры Росса — их ждала увольнительная. Фитцджеймс сидел неподвижно глядя перед собой и пытался переварить информацию о подготовленной прямо тут, на космодроме пресс-конференции.
Верхняя кнопка новенького кителя постоянно расстегивалась. Крозье рассеянно защелкнул несговорчивую фурнитуру и негромко пожаловался:
— Лейтенант Ченг чуть не выдала мне адмиральские нарукавные знаки.
— Из запасов сэра Джеймса Росса? — ядовито поинтересовался Фитцджеймс. — Он уже готовится к повышению?
— Зря вы так, Джеймс. Они оба постарались, чтобы привести нас в презентабельный вид.
Фитцджеймс выдавил из себя подобие улыбки:
— Пять лет назад я бы полжизни отдал за такой пиар.
— В каком-то смысле так и вышло…
Крозье замялся, понимая, что сказал лишнее. Фитцджеймс снова закаменел.
По громкой связи пилот объявил, что буксировка отменяется и за пассажирами выслано два электробуса. Сзади радостно загалдели. Над спинкой переднего сидения мелькнула рыжая макушка Вильямса.
Фитцджеймс завозился, отцепляя ремни безопасности. Бросил, как будто ни к кому не обращаясь:
— Мой китель больше меня на размер. Ваш тоже. У Ферье рубашка как с чужого плеча. На Уилкс нацепили мужской мундир. На Осмера, судя по вытачкам — женский.
— Зато сразу понятно, что мы голодали, — пожал плечами Крозье.
— Бродячий цирк имени Джона Франклина.
— Улыбайтесь, Джеймс, — кнопка на лацкане опять отщелкнулась. — Не портите людям праздник.
Крозье боялся, что соберутся родные погибших.
Понимал умом, что семьи экипажа разбросаны по двум десяткам планет Сегарской империи, помнил про контракты, риски, страховые выплаты и пенсии. Но в глубине души ожидал родственников — надеющихся, скорбящих и проклинающих. И, опуская веки, как наяву видел воображаемых братьев и сестер, супругов, родителей и детей каждого энсина и матроса.
В воображении родство угадывалось по чертам лица, копии мертвых множились, заполняя собой весь зал прилета. Рыдали, высматривали кого-то и призывали кары небесные на голову капитана.
На деле, выживших просто снимали: фото и видео, с разных ракурсов, “посмотрите сюда, капитан”, “обернитесь, пожалуйста”.
Росс лавировал меж вспышек и объективов, ведя за собой растерянную цепочку подопечных. Ченг замыкала шествие. На узкой трибуне рядком стояли девять стульев и две дюжины микрофонов. Росс почти прокричал на ухо:
— Ни на что не отвечай, — и отступил за сцену.
В специально отведенную для встречи комнату отдыха набилась почти сотня человек. Первые ряды сидели на полу. Те, кому достались кресла, нетерпеливо ерзали. Над их плечами нависали отставшие. Голоса сливались в оглушительный галдеж, лица — в обещанную Россом массу и толпу.
“Кто виноват в задержке спасательной миссии?”
“Что вам известно о махинациях с тендером на пищевые синтезаторы?”
“Прокомментируйте сообщения о каннибализме”.
“Вы подтверждаете заявление Адмиралтейства о выплатах семьям пострадавших?”
“Правда ли, что произошла диверсия?”
Крозье повернул голову — ажиотаж нарастал. Восемь пар глаз неподвижно смотрели в зал. Плечи расправлены. Губы сжаты в линию.
Молодая девушка с миниатюрным диктофоном проскользнула вперед. Зеленая туника со свободными рукавами, узкая юбка до колена, каблуки. Первый гражданский костюм за четыре года, машинально отметил Крозье. Мода, наверное, изменилась: София носила платья в обтяжку и в жару прикрывала колени.
— Что вы скажете родным и друзьям погибших? — звонкий окрик на секунду перекрыл общий гвалт.
Фитцджеймс подался вперед, Крозье привычно придержал его за запястье.
“Вы планируете судиться с Адмиралтейством?”
“Кто виновен в гибели сэра Джона?”
“Когда будут рассекречены данные экспертизы?”
За спинами журналистов неслышно отъехала дверь, пропуская шестерых мужчин в форме службы безопасности космопорта.
Крозье торопливо встал. В воцарившейся неразберихе его слов никто не слышал. Он неловко поправил китель и ответил той первой, в зеленом:
— Я скажу, что сожалею. Это ничего не изменит и никого не вернет.
Реабилитационный центр для ветеранов Военно-Космического Флота находился на закрытой, охраняемой территории. То, что подавалось в СМИ как тюрьма, по факту являлось убежищем от прессы.
То, что толпа журналистов восприняла как похищение сенсации, стало для отряда Крозье отступлением с последующей эвакуацией в тыл. Как бы ни ошибалось Адмиралтейство в прошлом, и что бы ни готовило на будущее, здесь и сейчас оно о своих людях позаботилось.
— Патовая ситуация, — сказал Фитцджеймс.
Грузовой флаер с эмблемой реабилитационного центра несся над западным полукольцом Сити. Девять пассажиров тряслись на откидных сиденьях вдоль стен.
— Мы защищены контрактом, — внезапно начал Осмер. Наклонился вперед, практически повисая на ремнях безопасности, заговорил быстро и настойчиво: — Младшие офицеры и матросы могут предъявить Флоту куда больше, чем Флот — нам.
— Мы помним, — устало отмахнулась Уилкс. Свой парадный китель она стянула, едва покинув конференц-зал. И теперь он бордовым пятном стекал с ее коленей в проход.
Крозье прикрыл глаза и запрокинул голову, отстраняясь от общей беседы. Капитанское негласное “я не слушаю” приравнивалось к команде “вольно”. Судя по тому, что вскоре заговорили и матросы, Фитцджеймс тоже “покинул мостик”.
— По контракту, — снова завел шарманку Осмер, — Адмиралтейство отвечает за контрактников и перед ними. Перед всеми, кроме старших офицеров.
Вклинилась Кенли (странно, что вообще подала голос, встреча с прессой ее напугала). Она говорила тихо и неразборчиво: о том, что долг энсинов и матросов — отстоять честь своих офицеров. Это звучало так возвышенно и наивно, что Крозье невольно задумался, верит ли она в свою справедливость или просто влюблена в Фитцджеймса.
К ней подключились Вильямс и обычно молчащий Данн.
От рассуждений о нравственности и благородстве как-то незаметно перешли к родным с друзьями. К Ферье с Сэйнт-Монанс летела невеста. Уилкс запретила родителям бросать ферму. Вильямс во второй раз стал дядей. А Осмер готовился нянчить внучатого племянника.
Фитцджеймс подвинулся, устраиваясь удобнее — привалился к плечу Крозье теплым боком.
Прохладный пластик гудел под затылком. Нынешнее положение представлялось не патом, а круговой порукой. Под нажимом масс-медиа Адмиралтейство не тронет контрактников. Благодарный экипаж спасет своих капитанов. Капитаны повязаны с Адмиралтейством, потому что факт мятежа на военном судне утянет всех причастных ко дну.
Флаер заложил крутой вираж, снижаясь. Одобрительно хмыкнул Фитцджеймс. В той, прошлой жизни, он просто обязан был водить что-то скоростное, гонять в диких ущельях и лихачить в городах, распугивая законопослушных граждан.
Крозье хотел спросить, но не успел — по корпусу прошуршало чем-то легким. Машина плавно сбавила ход. Двигатель затих, переходя на холостые обороты. В иллюминатор под потолком ткнулась ветка: зеленая, с иголками и увесистой круглой шишкой.
Деревья обступали посадочную площадку со всех сторон. Между голых сосновых стволов проглядывали одинаковые корпуса: панорамные окна бликовали на солнце, панели батарей громоздились на крышах.
Сосны тянулись к небу, фиолетовая кора у корней сменялась золотистыми чешуйками выше. От терпкого, почти осязаемого аромата смолы кружилась голова и слезились глаза.
За спиной потрясенно прошептали:
— Только вообразите, какой можно сложить костер…
Крозье обернулся, убеждаясь: Кенли.
— А из хвои отвар делают, — мечтательно протянул Вильямс. — Полезный.
— А в шишках орехи, да? — Ферье.
— Орехи в каштанах, — Уилкс.
— И в кедре, — опять Вильямс.
— По вашей команде, — бросил Крозье и зашагал вперед.
Фитцджеймс привычно отозвался:
— Выступаем.
Крозье проснулся посреди ночи. В незашторенное панорамное окно светили два стареющих желтых месяца — как будто гигантская кошка выглянула из облаков проведать гостей.
Госпиталь и процедурные располагались россыпью куполов в центре базы. Пешеходные дорожки в той части были вымощены цветными шестиугольниками, на клумбах во всю цвели разлапистые кактусы с мягкими колючками и приторным ароматом. Весь этот оазис опоясывала невзрачная дорожка для электрокаров, за которой без всякого перехода начинался сосновый бор.
Полтора века назад вспыхнуло повальное увлечение локальным декоративным терраформированием. На северных плоскогорьях единственного континента Бэмбриджа пасечные поля нарядились каймой агавки. Фермеры побогаче закупали модифицированные лианы для своих альпийских лугов. В экваториальной саванне Гринвича между двух био-химических заводов раскинулся хвойный лес. Прижился, что удивительно. И теперь перешел в статус природного заповедника.
Военная база здесь, на океанском побережье, появилась с первыми колонистами. Столицу отнесли вглубь континента. Неспокойное море и сезонные шторма не позволили разрастись курортному району. Адмиралтейство перебросило основные части и Академию на север, в Гринхайт, а в пригревшемся посреди пустыни сосняке организовало реабилитационный центр.
Жилые корпуса — однотипные апартаменты на несколько десятков человек — были разбросаны по разным секторам. Половина пустовала, несмотря на высокий сезон, постояльцы прочих стремились к общению не больше, чем сосланный сюда отряд Крозье.
Правая луна зацепилась за разлапистую ветку. Левая — спряталась за облако. Прямо по центру в зияющей прорехе облаков висела размазанная запятая кометы под раскинутыми в вечном полете крыльями Лебедя.
Сон никак не приходил. Мутная взвесь мыслей, недосказанных слов и несделанных дел плескалась где-то там в звездной бездне. Небесный атлас с серыми кляксами туч звал к себе обрывками “Иллиады”.
Зевс в обличье лебедя, прекрасная Леда, Елена Троянская и ахейские корабли толпились в мозгу, не желая возвращаться в царство Морфея.
А, может, это Морфей бросил пост, собрал пожитки, достал из чехла пару черных крыльев и рванул на сверхсветовой за край мира, куда не доходит свет ни одного солнца. У его отца там ферма, и там чудак проводит увольнительные. Там за большим столом собирается все семейство, там пьет за здоровье беспутного внука мрачный Эребус.
А у “Террора” нет ни божества, ни звезды. “Террор” бороздит космический простор невидимой тенью. Он затерялся в безвестности и безвременье, и там в безвременье ждет своего капитана.
Управляющая панель у двери показывала без четверти час. Наручный комм прожужжал бесполезные корабельные склянки: на орбите гамма-смена Энтерпрайз заступила на вторую вахту.
На земле время идет иначе, чем в космосе. Это не фигура речи: чтобы сохранить двадцать четыре часа в сутках в зависимости от скорости вращения планеты меняется длительность секунды. Тут, на Гринвиче секунды ползут, на Баффиновой Земле — наоборот, несутся. Сутки Гринвича в переводе на судовое время вмещают почти тридцать часов, годовое обращение вокруг Заурака — четыреста восемь удлиненных суток.
Под меткой времени тускло светилась дата: 34 апреля. Четыре с лишком звездных года уложились в неполных три земных.
Растянутые земные секунды складывались в часы. Черная ветка стряхнула пухлый месяц, и тот укатился в море. Время расплющилось, растянулось, замедлилось до неприличия. Остановилось, готовясь дать задний ход.
Крозье подумал, что нужно вернуть его на прежний курс. Догнать и предупредить прямо сейчас об отклонении от маршрута. Он прокрутил в голове, как встает с кровати и шнурует ботинки, как идет по коридору, отсчитывая шаги до соседнего номера. Как предупреждает неясно кого и неясно о чем. Повторил с начала и на середине второго круга наконец заснул.
1100 словПервый гироскоп, который попадает в руки ребенку, — это юла. В старших классах на факультативе по пространственной геометрии можно ради интереса собрать полноценную трехосную модель. Но когда тебе пять лет, закон сохранения момента импульса упрощается до единственной плоскости.
Движение и точка опоры — вот и весь принцип. Универсальная формула, если вдуматься.
Джон Франклин был точкой опоры волчка. Точкой равновесия непредсказуемой и нестабильной системы. Сейчас сложно сказать, чья в том вина, но Джон Франклин был единственной осью там, где для нормального функционирования прибора требуется три.
И проблема не в деспотизме командира, и не в нежелании его заместителей подхватить эстафету. Проблема в том, что, лишившись степеней свободы, гироскоп становится юлой. А, лишившись точки опоры, юла неизбежно падает.
В конечном счете речь не о личных или профессиональных качествах сэра Джона (если на чистоту, Крозье невысокого мнения и о тех, и о других). Речь о том, что для своего экипажа он стал краеугольным камнем миссии. Он не оставил себе права на ошибку, и тем более — права на смерть.
Экспедицию уничтожили не ошибочные расчеты, не магнитная буря на Этрии и не дефект синтезаторов. Экспедиция погибла в тот момент, когда Джон Франклин оставил свой пост.
Мысль об уклонении от встречи с вдовой командира отдавала даже не малодушием — трусостью. Трусом Крозье не был. Но и способности принести соболезнования в себе не чувствовал. Дежурные фразы, приличествующие ситуации, казались неуместными, откровенность — жестокой, неискренняя скорбь — бесчестной. Крозье кидался от одного варианта к другому, и не находил правильного.
Леди Франклин назначила свой визит на десять утра.
Крозье встал в четыре: привел себя в порядок, обошел базу по освещенному периметру, обследовал бассейн и круглосуточный буфет, встретил поочередно Данна, Кенли и Армитаж, обсудил с каждым трудности адаптации и временной стыковки с планетой. В серых отсветах занимающегося рассвета отыскал тропинку к побережью.
На гребне дюн, в зарослях осоки отыскался Фитцджеймс. Он задумчиво перебирал серебристые стебли, смотрел на воду и не говорил об акклиматизации.
Крозье примостился рядом, на песке: ботинки разъезжались, трава кололась даже через одежду. Он раздраженно дернул ткнувшийся в ладонь кустик — тот не поддался, зато оцарапал острой кромкой пальцы.
Фитцджеймс молча протянул распечатанную пачку салфеток. Неловко убрал с лица волосы, вперил взгляд в розовую солнечную полосу на горизонте. Сказал:
— На нашей совести, Фрэнсис, сто двадцать душ.
— Каждый из них заслужил панихиду, — кивнул Крозье и наконец успокоился.
Заурак вынырнул из океана как будто рывком. Только что прятался в дымке над кромкой воды — а потом без перехода проявился почти на половину. Ветер трепал осоку, та мелодично звенела. Неторопливые и вальяжные, текли секунды до назначенной встречи.
— Сэр Джон был прекрасным лидером, отзывчивым, жизнелюбивым и целеустремленным человеком. Для нас он останется символом веры в успех и надежды на лучшее. Сэр Джон вел за собой и заражал своим оптимизмом...
Леди Джейн сканировала Фитцджеймса взглядом.
София так же сосредоточенно и неотрывно смотрела в сторону. Ее присутствие усложняло и без того непростую ситуацию. Собственное недоумение от вожделенной встречи отзывалось в груди Крозье глухим раздражением.
— … Для нашей экспедиции сэр Джон стал альфой и омегой. С его гибелью мы все как будто лишились стержня, потеряли цель и смысл миссии...
Комната отдыха отведенного экипажу корпуса выходила окнами на запад. Сосновые стволы тянулись ввысь, на поляне перед главным входом неслышно плевались водой спринглеры.
Среднего размера зал вмещал в себя библиотеку и бильярдную. Бумажные издания в одинаковых серых переплетах громоздились на ассиметричных настенных полках и низких тумбах у панорамных стекол. Судя по виду, их никто не читал. Единственный кий на широком стенде тоже пылился без дела. Светлые матовые стены и контрастный пол делали помещение дорогим и неприкаянным, как вся база.
Лицо леди Джейн, покрасневшее и лупоглазое, выражало четко отмеренную долю скорби. Не наигранную, но и не живую. Под театральной маской трагедии боль шла рука об руку с ее демонстрацией.
Фитцджеймс говорил просто и искренне. И обращался он не к леди Джейн, а куда-то внутрь себя, к ста двадцати мертвецам — неупокоенным, неотмщенным, непрощенным и неотпетым. Фитцджеймс прощался. Провожал в последний путь — не их, и даже не Франклина, а погибшего на Баффиновой Земле прошлого себя.
Крозье поднялся с кресла и отшатнулся к окну. В голосе Фитцджеймса звенело эхо былого восхищения, надежда, вера и тоска по утерянному.
Молодой, самовлюбленный коммандер был благополучен и… счастлив? Он сумел пронести себя сквозь тяготы военной службы цельным и самодостаточным. Хранил веру в свои ориентиры, стремился вперед. Без колебаний прокладывал курс, и никогда не отклонялся от цели.
Тот, кто занял его место, не “повзрослел” и не “поумнел”. Он похоронил себя вместе с командиром, кораблем и экипажем. И теперь собирает нового себя из осколков.
— Спасибо вам, Джеймс, — вздохнула леди Джейн. Все та же выверенная доза сострадания резанула по нервам.
— Чем мы можем помочь? — спросил Крозье.
София за все время встречи не проронила ни слова, и это могло означать что угодно.
— Я буду откровенна с вами, господа, — леди Джейн улыбнулась одними губами, мимические морщины ее старили. — Единственное, что мы можем сделать сейчас, — это сохранить доброе имя сэра Джона Франклина.
— Вы отдаете себе отчет в том, что все слухи об экспедиции — правда? — для обычной ироничности Фитцджеймса вопрос прозвучал слишком обреченно.
— Вы про враждебную негуманоидную цивилизацию или про спровоцированный токсинами всплеск сексуального насилия? — насмешливо парировала леди Джейн, непринужденным жестом расправляя юбку на коленях. Темно-синюю с геометрическим орнаментом — до середины голени, по последней моде, видимо. Улыбка заледенела на бледных губах.
Во взгляде Фитцджеймса мелькнула неуверенность:
— В каждой шутке, леди Джейн…
— В таком случае, коммандер, сохранить доброе имя Джона Франклина — наш общий долг.
Крозье с трудом подавил усмешку, Фитцджеймс недобро прищурился. София наконец подняла голову. Ее платье было не новым и черным, в глазах стояла печаль. Под сердцем зашевелилась казалось забытая нежность.
— Я поклялся защищать сэра Джона, и не сдержал клятву, — на леди Джейн Крозье не смотрел.
— Мы сделаем все, что в наших силах, чтобы защитить его имя, — эхом отозвался Фитцджеймс.
Леди Джейн сдержанно кивнула. Губы Софии дрогнули. Она и раньше улыбалась так — меланхолично и безучастно. Траур был ей к лицу. В ее спокойную отрешенность так легко и гармонично вписывались брошенные невзначай взгляды, сказанные не всерьез слова, нечаянные прикосновения и мимолетные улыбки. Вся та мишура, которая казалась раньше жизненно необходимой.
София грациозно поднялась с кресла, шагнув навстречу:
— Вы не должны себя винить, Фрэнсис. Я благодарна судьбе за то, что вы вернулись невредимым.
Крозье нервно поправил ворот кителя. Чертова кнопка опять отстегнулась. В висках стучало холодное и злое: “Снисходительная жалость к молодому и глупому прошлому нужна не Фитцджеймсу. Он движется вперед. Ты — даже не осознаешь точки излома.”
Леди Джейн сложила руки на коленях. Если бы в заброшенной библиотеке подавали чай, сейчас был самый подходящий момент, чтобы прятать одобрительную ухмылку в чашке.
Или чтоб сердито греметь фарфором, привлекая к себе внимание — Фитцджеймс вытянулся по струнке, пальцы, сжатые на подлокотниках, побелели.
Крозье, ощущая себя идиотом, протянул руку и коротко пожал теплую ладонь. Машинально отметил: долгожданное воссоединение. Ура.
@темы: Мрак и Ужас, Текст
-
-
28.08.2018 в 10:15здорово!
и какой же у тебя красивый и образный язык. Когда допишешь текст целиком, я упаду в него снова и перечитаю
очень здорово и жду продолжение, затаив дыхание
-
-
28.08.2018 в 10:28Когда я допишу текст, я, наверное, месяц -- не меньше -- буду его причесывать. Начинаю себя морально готовить к этой операции...
-
-
28.08.2018 в 12:11зависит от текста но абсолютное большинство я сразу после видеть не могу, ххх
-
-
28.08.2018 в 13:34А потом через пару месяцев влезаю -- и мне очень жаль, что я недобетила(((
-
-
28.08.2018 в 13:44не могу понять, вот просто не могу, как у тебя возникают сомнения по поводу "а хорошо ли я пишу?" (и почему кто-то говорит, мол, недостаточно хорошо)
потому что для меня именно эта форма и именно эта стилистика идеальны. я не нахожу, за что вообще можно зацепиться и что не одобрить.
мне нравится, что линия Крозье с его внутренними борениями перебивается интервью. нравится, как ярко выстроены эти интервью, что разные участники экспедиции говорят и думают по-разному и о разном. что у них, у каждого, характер, взгляды, можно определить градус отчаяния и душевное состояние каждого. мне хочется о каждом - говорить! например, Крозье вот решил, что Кенли влюблена в Фицджемса, и это такой типичный Крозье))) или вот доктор Рэй с своим взглядом на ситуацию. или Росс! какой прекрасный Росс (и Фицджемс ревнует же, что Росс столько торчит около Крозье, ну!)
это живая, яркая, абсолютно "моя" история, с которой хочется идти рука об руку, за всех героев которой хочется переживать.
ну и как это написано! ведь тут есть такие нюансы и моменты, которые делают текст выше "фанфика вулгарис". художественные приемы. авторская ирония. детальки, работающие на сюжет.
если это делается не потому, что ты знаешь, как это делать, а по наитию, по авторскому видению, то тем ценнее это выглядит лично для меня, это значит, что видение прокачано до каких-то невероятых высот
и за это - за них всех, за это все - спасибо!
а теперь к одной трети второй части. я так счастлива, что ты ее выложила. тут все такое вкусное и столько заделов на будущее, не только для отп, но и для истории в целом. такая яркая встреча с прессой, такой шикарный Гринвич, и то, как капитаны "уходили с мостика" во время полета - классно невероятно. все эти особенности субординации, тонкости службы, так хорошо... и размышления Крозье, которого привезли в покой, а покоя-то ему нет...
я прямо не могу перестать радоваться, что ты это пишешь, потому что читать твою историю - счастье
короче, вот)
-
-
28.08.2018 в 14:03все такое вкусное, персонажи такие разные, а кусочки интервью это прямо отднльное наслаждение! все герои выпуклые и интересные, настоящий космический роман вырисовывается впереди, у меня аж бабочки в животе от мысли, что эта история еще не кончилась и будет продолжение впереди
-
-
28.08.2018 в 14:11-
-
28.08.2018 в 14:45я ж еще и канон не знаю, для меня каждая отсылка - новый интерес, что там был за карнавал, что за медвед-людоед, что за отравление, а был ли каннибализм, а почему у них такие отношения, а а а?!... в общем здорово, натурально как с хорошей книгой ощущения
я уж молчу про это ощущение космической фантастики из детства, когда Империя, доблесть и бескрвйние пространства, и удивительный мир впереди
-
-
28.08.2018 в 15:37Мяу!
А, и я как представила собачий нос с грибом, мне прям окончательно захорошело))))
-
-
28.08.2018 в 16:12и типичный такой хмурый гриб)зато нашла шикарнейших овчара и сыча) по-моему, это оно)
(с)
-
-
28.08.2018 в 16:24МКБ-10, блт это оне!
-
-
28.08.2018 в 16:36На тебе тогда собаку с мухомором:
Gercog, ыыы))))
-
-
28.08.2018 в 16:38очень дивные картины возникают в голове)))))
-
-
30.08.2018 в 16:48и как хорошо раннее утро до. слоняющийся по базе Крозье, Фицджеймс в дунах, осока, холодный воздух...
вот благодаря тому, что было это, последующее можно как-то перенести.
-
-
30.08.2018 в 16:53Мяу. Вообще я так и не поняла, нравится мне эта сцена или нет.
-
-
30.08.2018 в 17:00-
-
30.08.2018 в 17:28А не радует "речью" Фитцджеймса. Я считаю, что он должен рассказывать что-то очень личное и от души. А говорит шаблонные фразы. Но у меня не получается придумать "от души" даже про родных и любимых людей. Чувствую некоторую солидарность с Крозье, который читал на похоронах Франклина по бумажке.
В общем, имхо, Фитцджеймс должен завернуть что-то такое, чтоб все рыдали -- но я не знаю, что((